ЖИВОЕ ПИСАНИЕ И ЕГО ПОТОМСТВО: ВОЗМОЖЕН ЛИ ВСЕ ЕЩЕ ПОРТРЕТ ГОСУДАРСТВА?
Государство, Государство… стоит тем не менее вернуться к истокам, взвесить силу этого пустого слова, лишенного своей тотемной человечности и исторического содержания поколениями экспертов, создавшими модернистский Запад: серийное производство институционального инструмента, экспортируемого по всей планете.
Полвека спустя после великой постколониальной перетасовки, последовавшей за Второй мировой войной, весь земной шар опоясан государствами, среди которых множество государств-марионеток, призванных управлять разлагающимися обществами ценой жестоких неконтролируемых конфликтов. Будучи свидетелем от ООН некоторых из этих драматических событий в эпоху идеологий Третьего мира, я пришел к однозначному выводу: пока наши представления о государственной форме свидетельствуют об устаревающем образе мысли, я спешу предпочесть им знакомую мне скорлупу эрудиции, дабы попытаться постичь участь содержимого «Государства», этого известнейшего из означающих, продукта странствий латинского «status », безудержно манипуируемого вплоть до того, что этот термин стал частью западного организационного жаргона, пропагандируемого как универсальный казенный язык.
Отражающая мое изобретение басня указывает на интеллектуальную убогость, которая ставит сегодня на место размышлений о власти управленческий расчет. Я описал эту реальность при помощи персонажа Уильяма Фолкнера, заменив в тексте термин «нравственность» на «Государство»:
« …. Та невинность, верившая, что ингредиенты Государства подобны ингредиентам сладкого или соленого пирога, и что после того, как их отмерили, взвесили, перемешали и запекли в печи, все было сказано, и единственным возможным результатом был сладкий или солёный пирог».
Подобная замена кажется оправданной. Возьмите ингредиенты, экономические и финансовые, демографические, психо-религиозные, военно-стратегические, добавьте культурные ароматы, перемешайте все тщательно с помощью венчика демократии и запеките в социологической печи. В итоге должно получиться Государство, пирог ни с чем, который будут распространять политические маркетологи, консервативные или прогрессивные, на выбор.
Изучение языковых равновесий человечества, этих свидетельств внутренней организации обществ, обнажает природу процесса стандартизации, политическую кухню и ее главный прием – международную деятельность, которая, при помощи бульдозера конкурирующих идеологий, выравнивает территорию, то есть максимально искореняет традиции, чтобы на их место насадить Государство, следуя тому или иному стандарту.
«Кругосветное путешествие концептов», которое я предложил осуществить нескольким видным ученым, – да будет выражена здесь моя им признательность…, – показало сложность семантических отложений, которые международный конформизм воображает окончательно вытесненными из сознания народов, по которым прошелся бульдозер модернизации. Нация (в смысле латинского «natus», обозначающего нечто, что, родившись, является носителем генеалогии) служит также хранилищем письменных источников, сохраняя за кулисами социального следы древних репрезентаций власти, недоступные для позитивизма, на чей путь Запад опасно вступил.
Вот несколько примеров:
В китайском языке: вслед за древней формулой «Сына Неба» эволюция породила тему национальной Семьи, чьи подданные покорно подчиняются патерналистской и матерналисткой власти.
В языке хинди (Индия): термин, определяющий современную Конституцию и ее служителей, находящихся у власти, опирается на далекое семантическое прошлое ритаульных предписаний, служащих охранению мирового порядка.
В Африке (Буркина Фасо): идея власти использует понятие земли, почвы и принимает значение страны, деревни, а затем пространства, подчиненного «Хозяину Земли»; «Земля » с большой буквы наделена здесь мистической силой, от которой зависят все люди.
В персидском языке: традиционный многозначный термин имел сначала значение успеха, процветания, напоминая в то же время преходящий, цикличный характер этого счастья. Затем появляется значение доминирующей власти, политического успеха, дарованого Божественным Провидением.
Обратимся к нашей собственной традиции: приходила ли нам когда-либо в голову мысль о том, что государственная форма могла возникнуть в Европе иначе, как в качестве готового к использованию институционального объекта? Упавшего готовеньким прямо с христианского неба? Чудная идея Государства, которое было бы вне традиции, никогда не грезилась европейскому мышлению… Пришлось ждать, пока не созреет идея Революции, посеянная средневековыми авторами («преобразовать весь мир», reformatio totius orbis), и, в конечном счете, пока не выйдет на сцену Политическая технократия. Однако сам принцип экпортирования институционального продукта, изобретенного в определенном месте истории, проходит по части завоевания и в лучшем случае приводит к неожиданным помесям…
Итак, возникает наша западная проблема. Какими затерянными тропами мы пришли к тому, чтобы умственно представить, что планета, населенная людьми, нами не являющимися, может быть реорганизована, модернизирована, устроена, как если бы она вдруг стала tabula rasa?
Операция по изглаживанию. Я прояснил эту историю. Бросается в глаза безграничная уверенность в наших методах освоения времени. «Подчинить себе время, не разобравшись с прошлым»: я адресую эту формулу Вальтера Беньямина слабоумным педагогам, которые десятилетиями управляют национальным недообразованием во Франции!
Линейная историчность, проживаемая как последовательность листаемых страниц, породила концепцию некой универсальной темпоральности, с помощью которой можно было бы судить о курсе всемирной распланированной истории: большее или меньшее схождение к финальной точке, Омеге эволюции обществ, – абсолютной и тотальной Современности, опустошающей генеалогическое слово, на котором держатся цивилизации. На усредненной, или деисторизированной, планете будет реализовано под флагом избавления – избавления от мук мышления – пророчество Оруэлла: «Мы обтачиваем язык до кости».
И вот мы дошли до кости! Глобализированный мир развивается не так, как ожидалось. Обезжизненный взгляд на прошлое слеп относительно самого себя. Колоссальный кавардак социальных, общественных и управленческих наук, где фундаментальные работы сосуществуют с обезоруживающей болтовней, не в состоянии взяться за «Таинства Государства», за эту императорско-христианскую мифографию, проясняющую участь изобретенной Западом государственной формы – секрета его глобальной эффективности: основанная на общественном доверии трансцендентность, или, согласно нашему изношенному до дыр словарю, религия, соединенная со способностью поглощения инаковости посредством технологии, посредством права как инструмента.
Чтобы понять, что бизнес-Империй, на котором держится Глобализация (читай: распространение по всему миру западной манеры жить и мыслить), является, по прошествии времени, логическим следствием европейской мифографии Государства и, таким образом, проливает свет на притязания оксидентализации Мира как способа конфискации сборок идентичности (суицид или фольклоризация экзотических культур) , мы должны снабдить себя взглядом этнографа на горнило Современности, а именно на инсценировку Живого писания в классическом Средневековье.
Вне этой позиции этнографа, предполагающей изучение институтов Запада, как если бы мы им не принадлежали, предприятие не является само собой разумеющимся. Действующие методы против этого. Они рассматривают европейскую историческую панораму, противопоставляя субъекта обществу, и таким образом не принимают во внимание проблему учреждения Разума; они также изолируют юридическое в «резервации», где сожительствуют дисциплины, имеющие, как полагается, статус либо чисто технических наук, либо маргинальных исследований; к последним относится подверженная стадному инстинкту история права, лишенная размаха…
Прототипом Государства является Живое писание, чье мифологическое определение восходит к формуле, заимствованной Папой у римлян еще в XII веке: «Все правовые писания у Него в архиве груди» (Omnia jura habet in scrinio pectoris sui). «Он» здесь фигура предка, префигурация Государства. В Античности формула отсылала, в хвалебной манере, к «секретам императорской власти» (arcana imperii), хранимым императором-монархом.
Прибегая к этому утверждению в связи с темой «викария Христова» (vicarius Christi), выбранной канонистами для обозначения богословско-правового статуса Папы, перешедший под власть Папы романский мир одним выстрелом убивал двух зайцев, одновременно инсценируя необходимую для политической власти трансцендентность и легитимируя должность суверенного понтифика как законодателя, способного впредь черпать в римском праве по собственному усмотрению.
И вот у нас перед глазами прототип сборки, которую мы называем Государством. Я говорю прототип, потому что западно-европейские нации, которые в один прекрасный день решили заняться колониальными завоеваниями, повторили деяние схоластов. Их монархи, в свою очередь, не преминули сымитировать римского императора, присвоив его атрибуты – «Оружием и законами» (Armis et Legibus), как наставлял европейскому христианству папский престол через свои действия и ритуалы.
Посмотрите на вензель, изображающий короля Англии в виде римского императора. Эта гравюра, опубликованная Джорджем Уизером в 1630 году, отражает основополагающий конформизм: современное Государство в момент своего становления равняется на мифографию, предложенную Святым Престолом, учредившим «подражание Империи» (imitatio imperii). Политика романского мира распространилась, укоренила в Западной Европе конкуренцию Государств в борьбе за господство.
Чтобы понять стратегическое значение этой теологии суверенной власти в вооруженных конфликтах на нашем континенте, вспомним еще раз о проницательности политических правоведов Средневековья, авторов максимы «Единственный император в мире» (Unus Imperator in Orbe). Это значит: нет места для двух…
Доказательством этого является вековое соперничество между Францией и Германией за присвоение фигуры Карла Великого: конная статуя героя возвышается недалеко от входа в Нотр-Дам в Париже, в то время как его гробница свято хранится в Ахене на территории Германии. Является ли это сегодня пережитком памяти, туристическим фольклором?
Задумаемся скорее о том, что Король франков, ставший каролингским Императором, является общим германским предком для двух Наций, сражающихся, если можно так выразиться, с базовой смертоносной установкой: кому принадлежат останки Отца, то есть легитимность и из нее проистекающая власть? Скрытая установка (изначально племенная, прикрывающая дуэль между братьями) и до сих пор подпольно определяет участь сомнительной «франко-немецкой четы» в Европе.
Подумаем о следующем. Какое западное Государство находится сегодня в положении силы – прежде всего театральной –, выигрывая при любом раскладе, если не (быть может, временно) Верховный повелитель и исключительный Власть держатель, известный под именем Соединенных Штатов Америки? Не нужно забывать первоначальную инсценировку теолого-политического и юридического Империума в недрах культуры западно-европейского толка, горнила распространившегося по всему миру индустриализма.
В цикле моих Лекций раскрывается решающий элемент, стратегически важный в становлении Запада доминирующей культурой: христианская шиза как исторический учредитель, запрятанный в наших институциональных складках.
Извлечь из самых потаенных складок то, что отличает христианство от двух других монотеистических религий, иудаизма и мусульманства, а также от описанных этнографией сборок было призванием этого важного открытия.
Необыкновенная судьба христианского Откровения, не имеющего юридической составляющей, и связанное с ней возникновение европейской Современности, опирается на римскую античность, то есть тесно связана с вкладом юридической культуры римлян, пришедшей заполнить отсутствие законов в евангельском Тексте. В результате возникла структура беспрецедентного в эволюции устройства. По этой теме мои работы содержат, без всякого сомнения, важнейшие сведения.
Каким образом выглядел расклад политических и, как следствие, юридических сил на западе, на востоке? И могло ли рассеивание римской имперской театрализации здесь, на западе, обойтись без серьезных конфликтов, вслед за опытом папской теократии, посеявшей повсюду семена раздора из-за беспорядка, возникшего с избытком власти? В подобной перспективе пробуждение светского сознания в Средние века, протестантские революции, наступление Просвещения и гражданские войны в Европе приобретают новое измерение, в соответствии с миссией планетарного масштаба, каковой является изобретение государственной формы …
Перевод: Татьяна Никишина